Выношу на суд читателей первую главу новой версии моей повести «Детский дом». Когда-то её публиковал журнал «Север», но сейчас я решительно её переделал. Есть предложение со стороны одного издательства выпустить книгу, и потому мне надо откатать язык и стиль. Буду благодарен за любые критические стрелы, а также замечания и критические эссе… Заранее всем спасибо,
Ваш А.К.

Детский дом
© Антон Клюшев

Глава 1

После завтрака Крюк достал из кармана перочинный нож и принялся вытачивать из спички зубочистку. Он всегда проделывал это с особой тщательностью, напевая под нос какой-нибудь незатейливый мотивчик. Когда ему подарили ножик, он был таким тупым, что годился лишь для намазывания масла. Пришлось как следует его наточить. Теперь им можно было бриться, но в тринадцать лет на лице у Крюка не пробивалось даже юношеского пушка. Это его злило — хотелось по утрам с важным видом мылить перед зеркалом физиономию, а затем надувать щёки и усердно соскребать пену, но, увы, с тем же успехом можно было брить ладошку.

За изготовлением зубочистки с напряжённым вниманием наблюдал Кривой. Здоровый глаз его впился в сверкающее лезвие ножа, а застывший зрачок другого, невидящего, был направлен куда-то в сторону пожарного выхода. Кроме них за столом никого не было, остальные детдомовцы, спасаясь от жары, высыпали на улицу.

— Бачив? — прервал молчание Кривой. — Объявление повесили.

Доска находилась в другой части корпуса, и Крюк не видел свежих объявлений. Из умывальной он направился в столовую, а Кривой пошёл к фельдшеру за таблеткой цитрамона. По пути в медпункт мимо доски было не пройти.

Летом администрация предпочитала общаться с воспитанниками письменно, и старосты в первую очередь обязаны были читать объявления и приказы. Крюк в этом деле рвения не проявлял, знал, если что важное, всё равно кто-нибудь, да сообщит.

— Не бачив, — ответил он, складывая нож. — А шо там?

Кривой имел привычку мешать украинские словечки с русскими, а Крюк — по-одесски «шокать». Оба коверкали речь повсеместно, даже в классе, чем вызывали недовольство учителей. На уроках русского и украинского особенно доставалось Кривому. В чистом виде ни один из языков он почему-то не понимал, и если кто-либо обращался к нему строго по-украински или по-русски, на его лице застывала такая растерянность, будто с ним говорил дикарь с берегов Амазонки.

Поскольку в учебниках смешение языков не практиковалось, Кривой с трудом переваривал прочитанное. Он вообще учился неважно, зато прилежанием и дисциплиной изо всех сил старался угодить Крюку, который был «смотрящим» за шестыми классами. Не будь Кривой его земляком и правой рукой, давно бы очутился в специнтернате. И всё потому, что учителя не снисходили до того, чтобы разъяснять ему материал на этом странном двуязычии. Случись такое, Кривой несомненно бы осилил школьную программу. Он был по-своему неглуп, хотя выражение его лица упорно говорило об обратном.

Крюку наоборот учёба давалась легко, но чтобы не уронить авторитет, он довольствовался тройками и четвёрками. Хорошистов, как и двоечников, в детдоме не жаловали, а отличников в его стенах не водилось вовсе. Учиться на «четыре» и «пять» было позволительно девочкам, но и среди них особым прилежанием никто не отличался. Хуже хорошиста-мальчишки мог быть только «пидор», низшая каста в детдомовской иерархии.

Крюк легко понимал Кривого и без труда общался на понятном ему языке, но будучи не в настроении, непременно переходил на чисто русский, сдобренный солёными словечками. В такие моменты Кривой погружался в тягостное оцепенение. Командира он побаивался, хотя все считали их закадычными дружками. Возможно, и сложились бы между ними приятельские отношения, но на беду Кривой выбрал роль заурядного «шестёрки». Крюк возражать не стал — каждый «смотрящий» в детдоме имел свиту лизоблюдов. Их величали не иначе, как «адъютантами».

— Так шо за объявление? — повторил Крюк, придирчиво разглядывая остриё зубочистки. — Просёк, чи шо?

Последнее можно было не уточнять, Крюк это знал, но всё равно спросил, чтобы убедится — с мозгами адъютанта всё по-прежнему.

— Там так написано — хрен зрозумиешь, — виновато протянул Кривой. — Вроде концерт, чи шо?

— Концерт, говоришь? — ухмыльнулся Крюк, пряча ножик в карман. — Ну, пошли, подивимся…

Сунув в рот спичку, он направился к выходу. Кривой собачонкой послушно засеменил следом.

 

* * *

 

Через пару минут они застыли у листа бумаги, разукрашенного по углам сизокрылыми ангелочками.

— Хера се! — удивлённо произнёс Крюк, выронив изо рта зубочистку. — Развлекуха будет!

— Чого там? — привстал на цыпочки Кривой, отчаянно пытаясь свести зрачки в центре доски объявлений.

Крюк звонко и выразительно продекламировал, переводя по ходу чтения с русского на русско-украинский:

— Сегодня, десятого июля девяносто пятого року, в 11-00 в актовом зале проводится встреча с дитячим хором духовного спиву, воспитанниками городского специнтерната. Концерт ведёт батько Ювеналий!

Кривой поморщился:

— Чё за духовний спив? Це як у церкви?

Крюк кивнул и уже приготовился читать дальше, но Кривой законючил:

— На хер треба? И так погано, ще вин буде нудить. Як почнуть тоску нагоняти, писля весь день ходить, як обхэзанному… Погнали до пиву, а?

С вечера Кривой перебрал. Это случилось после того, как на соседней стройке с классом рассчитались за разгрузку цемента. На все деньги они купили пива, джин-тоника и вермута. На закуску тратиться не стали, обошлись столовским хлебом. Крюк пил только вермут, а Кривой намешал всё, что было. Он был слаб на алкоголь, но при этом раз за разом напивался до бесчувствия. До полуночи его отчаянно рвало, потом он долго не мог заснуть от головной боли, в результате с утра на нём не было лица. За завтраком он вяло потягивал чай, от хлеба с маслом отказался.

— Дурак ты, фраерок, — презрительно процедил Крюк, не вынимая изо рта спички.

— Чого дурак? — замотал он головой, будто впервые слышал о себе такое.

— А то можно подумать умный, — не глядя на него, произнёс Крюк. — Слухай дальше, шо тут написано, — с этими словами он поднял вверх указательный палец. — Спонсор концерта… Сечёшь? Спон-сор!..

Кривой смотрел на доску внимательно и тупо. Несмотря на цитрамон, полученный в медпункте, голова его по-прежнему трещала, и он не мог понять, чем в такой ситуации может быть полезен спонсор? Не угостит же дармовым пивом?

— Спонсор концерта, — повторил Крюк. — Он же председатель, то бишь смотрящий донецкого отделения партии «Едина Батькивщина» Гарбузенко Михайло Евгеньич. Всем воспитанникам с першого по пятый класс явка строго обя-за-тель-на!

Кривой понуро опустил голову, сообразив, что до обеда живительной влаги ему не видать. Вместо похода в пивную предстояло изнывать в духоте актового зала, мучаясь головной болью и жаждой.

Словно уловив эти грустные мысли, Крюк ткнул его локтем в бок и насмешливо произнёс:

— Накрився твой опохмел!

— В гробе я бачив того спонсора, — хмуро выдавил Кривой.

— Снова дурак, — покрутил Крюк у виска пальцем, а затем дёрнул Кривого за обвислую майку. — Шо, с бодуна отшибло, кто те ланцы-дранцы подарил?

На майке был изображён полоумного вида красноармеец из доисторического революционного прошлого, с винтовкой и выставленным вперёд указательным пальцем. Красноармеец вопрошал: «А ти записався в ЕБ?»

Кривой виновато поморщился:

— Не догоняю чогось… Знову майки дарувати будут?

Крюк скорчил презрительную гримасу:

— Не до-го-няю, бля… Написано: спонсор, читай — халява! Они всё время разное привозят! Забыл, як мы с прошлого разу цукерками нахавались?

Конечно, он помнил. Из трёх килограммов конфет, что предназначались их классу в честь окончания учёбы, два по праву «смотрящего» забрал Крюк. В тот же день всё это было съедено на троих — Крюком, его подружкой Вороной и Кривым. Животы болели у всех, а Кривой вообще оказался в лазарете — вдобавок к расстройству желудка у него обострился гепатит. Примерно так же вышло и со вчерашней выпивкой, когда он употребил большую часть законной командирской пайки. Крюк останавливать его не стал — Вороне нравилось ухохатываться с пьяных ужимок «адъютанта».

— Цукерки помню, — физиономия Кривого сделалась ещё более несимметричной.

— Ото ж, — удовлетворённо изрёк Крюк и направился к выходу. — Курево есть? — спросил он, не оборачиваясь.

— Немае.

— Сгоняй, стрельни у малолеток!

 

* * *

 

Перед началом концерта Крюк пребывал в паршивом настроении. Его душила злость, от того, что он так просто купился на объявление. Выяснилось, что о спонсоре в нём было упомянуто только потому, что тот предоставил хористам микроавтобус, который прямо с концерта должен был доставить их к нему на день рождения.

«Вот им-то и будет халява! — скрипя зубами размышлял Крюк о той дьявольской хитрости, с которой его подопечных заманили на концерт. — Споют, он им хавки навалит, а попу зарядит бабла…»

Пройдя в зал, Крюк даже бровью не повёл, когда подружка Ворона пригласила его занять место на галёрке. С каменным лицом он прошествовал до самой сцены и уселся в первом ряду. Он ещё не придумал, что бы такое в отместку отчебучить, но одно знал наверняка — позицию он выбрал верную. Любой дурак мог выкрикнуть что-нибудь из глубины зала, а пусть попробуют это сделать на виду у попа!

О последствиях он не беспокоился — «смотрящий»-малолетка мог запросто послать любого «шестёрку», даже если тот по возрасту был старше. Поп же в представлении Крюка был самым настоящим «шестёркой» у спонсора Гарбузенко. Свято верящий в незыблемость детдомовских «понятий», Крюк не сомневался, они распространяются не только на воспитанников.

Усевшись, он демонстративно опёрся головой о спинку кресла и вытянул ноги почти до самой сцены. Ожидая, пока все соберутся, Ювеналий прохаживался вдоль сцены, делая какие-то пометки в блокноте. Крюк достал из кармана кубик Рубика и сделал вид, что увлечён головоломкой. На самом деле он с замиранием сердца ждал момента, когда долговязый поп споткнётся и с грохотом растянется под оглушительный хохот зала. Однако, Ювеналий проявил бдительность. Удивлённо вскинув брови, он впился взглядом в наглеца. Шум в зале стих. Крюк оторвался от кубика и устремил ответный взгляд на Ювеналия. В течение полуминуты они гипнотизировали друг на друга. Затем Ювеналий аккуратно переступил через препятствие и двинулся вдоль сцены дальше. Первый раунд противостояния Крюк выиграл, хотя и упустил возможность в одночасье сделаться героем дня.

Он спрятал кубик в карман и принялся следить за тем, как старшеклассники меняют на сцене портрет Тараса Шевченко на портрет спонсора Гарбузенко. Под потолком уже закрепили транспарант: «ЕБ — партія свободи і стабільності». Все знали, Михал Евгеньич будет бороться за пост мэра. Об этом денно и нощно трубили местные телеканалы и беспрерывно трендело радио. В актовом зале детдома планировали проводить предвыборные встречи, и потому сцену приводили в подобающий вид.

Когда портрет занял положенное место, Крюк невольно усмехнулся: «В натуре боров! Мне бы отожрать такую харю!» Он тут же метнул взгляд в сторону Ювеналия, но тот предательской усмешки не заметил. Крюк перевёл взгляд на портрет…

 

* * *

 

Михал Евгеньич и впрямь напоминал борова. Так думал каждый из воспитанников, но говорить об этом было не принято, ведь если бы не спонсор, дела детдомовские шли бы из рук вон плохо. Крюк знал, что такое «плохо», ведь он застал времена до Гарбузенко. Здесь так и говорили: «до дяди Миши» и «после дяди Миши». И никто не осмеливался шутить над его заплывшей, лоснящейся физиономией со вздёрнутым приплющенным носом, глазами-щелочками, складками жира, гирляндами спадающими от подбородка до самой груди, и редкой огненно-рыжей щетиной с проплешинами на макушке. При росте ниже среднего Михал Евгеньич весил добрых полтора центнера и оттого передвигался, с трудом переставляя не гнущиеся в коленях ноги. К тому же, он страдал одышкой, и при ходьбе его прокуренные лёгкие издавали хрипы, напоминающие поросячье хрюканье.

Михал Евгеньич был владельцем городского рынка, но имел немалые политические амбиции — на предстоящих выборах, «ЕБ» выдвинула его на пост мэра. Он считал это только началом, и не скрывал, что далее следует штурмовать президентские высоты. Приближённые подзуживали начинающего политика, нашёптывая, какая у него харизма. Детдомовская директриса открыто заявила на митинге, что воспитанники, все как один, желают товарищу Гарбузенко на следующем этапе взять всю полноту власти в стране и употребить её на строительство новых церквей, домов призрения и сиротских учреждений. Крюк был в числе тех, что аплодировал этой речи, истошно при этом скандируя: «Дя-дя Ми-ша! Дя-дя Ми-ша!»

О роли Ювеналия в предвыборной борьбе Крюк ничего не слыхивал, да он и видел-то его всего лишь мельком пару раз. Знал, служит тот в ближайшей церкви, но кто такой и чем он знаменит — не ведал. Крюк не имел обыкновения захаживать в Храм Божий, хотя и понимал, что это не вполне по правилам. «Смотрящие» постарше ходили в церковь регулярно, и Крюк наметил для себя со следующего года поступать как все. Пока же можно было подурачиться.

Ювеналий до этого в детдоме был всего лишь раз. Случилось это зимой, когда его позвали освятить отремонтированный кабинет директора. Там же накрыли и столы по случаю события, но младших «смотрящих» не позвали. Единственное, что перепало на следующийй день новоназначенному Крюку, это банка шпротов, которую они с Вороной очистили прямо в коридоре, выуживая руками рыбок под прицелом завистливых взглядов одноклассников. Масло вымакали хлебным мякишем, корочкой Крюк одарил Кривого, чтобы ценил и понимал, чем пахнет власть.

И вот второй визит попа, на этот раз с концертом. В отличие от своего дружка, Крюк не забыл о шпротах, он даже помнил этот вкус. Об этом мало кто мог знать, но нынешняя причина для визита в детский дом у Ювеналия была гораздо более серьёзной, чем освящение. Прошло всего два месяца, как мало кому известный батюшка возглавил штаб кандидата Гарбузенко. В новом качестве это был его первый визит в детдом, которому отводилась немалая роль в предстоящей борьбе.

В конце весны из-за удручающе низкого рейтинга Михал Евгеньича предыдущий глава штаба был сначала отстранён, затем уволен, а позднее и вовсе посажен на нары по обвинению в неуплате налогов в особо крупных размерах. Выбор Гарбузенко пал на церковного батюшку, до того момента бывшего рядовым партийцем. Ещё о нём знали, что он является личным духовником кандидата. Должность руководителя заведомо проигранной кампании была «расстрельной», но в штабе не сомневались, Ювеналий отказать не сможет, ведь спонсорство Михал Евгеньича распространялось и на районную церковь, по сути приватизированную кандидатом. Ювеналий на удивление охотно согласился, и штабисты с облегчением вздохнули.

Все были уверены, такой отчаянный шаг ни к чему хорошему не приведёт, но они вновь просчитались. Ювеналий совершил невозможное. Работая не покладая рук, он завертел дела так, что уже спустя месяц рейтинг кандидата подскочил с трёх до фантастической отметки в пятнадцать процентов. Никто не ожидал, что какой-то батюшка может в одночасье превратиться в жёсткого и требовательного управленца. Штабу приходилось нелегко, но недовольства не было, ведь в случае поражения рисковал один лишь Ювеналий.

Тот предложил девиз: «Голосуй или живи в дерьме!» Растяжками с этим призывом за три дня украсили весь город. Появились и другие транспаранты, на которых Патриарх Поместной Церкви целовал в губы кандидата Гарбузенко. Подпись гласила: «Едина Батьківщина — Едина Церква! Миша прийшов!», сокращённый вариант девиза: «ЕБЕЦ! Миша прийшов!» украсил футболки, в которых с удовольствием щеголяла молодёжь, а также пивные кружки, и пластиковые стаканчики, которые бесплатно раздавали покупателям на городском рынке. Рейтинг кандидата подрос ещё на пару процентов.

В каждой проповеди Ювеналий призывал богомольных старушек, составляющих актив прихода, ратовать за радетеля поместной церкви, выдающегося патриота и мецената, товарища Гарбузенко. Изредка, войдя в раж, он величал Михал Евгеньича спасителем. При этом слове ретивые прихожанки непроизвольно крестились, а затем несли новоукраинскую благую весть по улицам и закоулкам.

Это Ювеналий придумал, чтобы воспитанники детдома по-свойски называли спонсора дядей Мишей и на «ты». Телевизионщики умело это преподнесли, и рейтинг кандидата прирос ещё пятью процентами.

Батюшка самолично поведал в одном из интервью, что исключительно стараниями товарища Гарбузенко был остановлен голодомор в районном детском доме. Как следствие, в городе появились плакаты, на которых дядя Миша с ложечки кормил измождённого ребёнка, напоминавшего узника фашистского концлагеря. Плакат сопровождался подписью: «Спасибі тобі, дядько Миша!»

Немало приходилось сражаться штабу и с чёрными политтехнологиями, коими не брезговали конкуренты. Этой борьбой конечно же руководил отец Ювеналий. Особенно досаждали карикатуры, что по ночам то и дело расклеивались на заборах вокруг рынка. На самой скандальной был нарисован безобразно жирный хряк, чем-то смахивающий на Михал Евгеньича. Чтобы никто не усомнился в аналогии, сверху было начертано: «Свиноферма «ЕБэ усіх українців». Единожды столкнувшись с этим безобразием, Михал Евгеньич не сумел сдержать эмоций. Побагровев, он прорычал в присутствии телекамер: «Мочить пидарасов!» Членов шатаба, едва не хватил удар — картинка и звук передавались в прямой эфир. Но и из этой ситуации Ювеналий извлёк выгоду. В тот же день было объявлено, что Михал Евгеньич — убеждённый и последовательный сторонник традиционных семейный ценностей, противник однополой любви. Лозунги: «Мочить підарасів!» украсили транспаранты и майки. Рейтинг снова подрос…

Руководство детдома чуть ли не каждый день выводило младших воспитанников на очистку заборов от происков недобросовестных политтехнологов. Малыши делали работу молча, со строгими лицами, чем вызывали неизменное сочувствие прохожих. Тем, кому удавалось припустить на лицо ещё и толику скорби, по окончании работы выдавали по конфете «Тузiк».

Предвыборной благотворительностью «ЕБ» были охвачены не только церковь с детскимй домом, но и специнтернат для детей с пороками развития, горбольница и художественный музей. Последний был включён в перечень объектов благотворительности, чтобы придать кандидату имидж ценителя прекрасного, носителя духовности. Михал Евгеньичу пришлось выложить кругленькую сумму на покупку точной копии яйца Фаберже, которое затем в ходе шумной и продолжительной акции было преподнесено в дар музею.

Поскольку товарищ Гарбузенко входил в совет директоров городского телеканала «Регіон», его спонсорские акции едва ли не ежедневно освещались в эфире. Ювеналий старался вовсю! Скоро уже весь город знал основного глашатая партии, облачённого в рясу, и дамы всех возрастов с нетерпением ожидали его ежевечерние телевыступления, построенные как нечто среднее между проповедью и предвыборной агитацией.

Батюшка и до того был недурён собой, теперь же стал смотреться чрезвычайно телегинично. Бороду-лопату модный в городе стилист обстриг а-ля Антон Павлович Чехов, конскую гриву волос укоротил, сделав стрижку под народовольца XIX века, круговая подтяжка лица довершила задуманный дизайн и сорокалетний Ювеналий помолодел лет на десять. Если бы не ряса, его вполне можно было бы принять за преуспевающего бизнесмена или киноартиста.

От молвы не укрыться, все знали, батюшка не женат, и от того женские сердца бились особенно учащённо. На финише предвыборной гонки женский контингент буквально оккупировал церковь. Соискательницам руки и сердца Ювеналия уже не хватало места у амвона, богомольных старушек они легко вытеснили с намоленных мест, а за право приложиться к холёной батюшкиной длани, благоухающей дорогим парфюмом, то и дело разгорались нешуточные свары. Ювеналий никому не отказывал. Понимал, такими хождениями в народ он неуклонно поднимает рейтинг заказчика.

Спонсорские пожертвования на церковные нужды, а также личные гонорары, он отрабатывал сполна. В отличие от прочих глашатаев «ЕБ», у него получалось говорить и без бумажки. Ювеналий умело держался на сцене, за словом в карман не лез и потому во всех репортажах и статьях его называли лицом и совестью партии. Ювеналия такие оценки смущали. В одном из интервью он признался, что предпочёл бы держать в тени, не его, мол, это дело быть центром всеобщего внимания, но чего не сделаешь ради восставновления в стране мира и стабильности! И он с новой силой бросался в борьбу за народные голоса для Михал Евгеньича…

Когда на предвыборных митингах ему предоставляли слово, он набрасывал поверх рясы голубую майку с полоумным красноармейцем на груди, и в таком виде выходил к микрофону, чем неизменно вызывал шумное одобрение избирателей. Густым, раскатистым басом он славил деловые качества и меценатство кандидата Гарбузенко, грозил неведомым силам зла и уверял собравшихся, что при новом мэре в городе наконец-то установится сытый и стабильный покой. Иногда, впадая в экстаз, он заявлял, что Гарбузенко — мессия, посланный городу свыше, воплощение сил добра в извечной борьбе с силами тьмы. Подобные пафосные заявления исправно срывали овации. Женщины не стыдились слёз, мужчины истово крестились.

Уходя со сцены, он оборачивался спиной, и избиратели могли прочесть на майке девиз областного отделения партии: «Бабло побеждает зло!» Эти слова после первой «отсидки» в виде татуировки вынес с зоны Михал Евгеньич. В местах не столь отдалённых, куда он попал на заре перестройки по экномической статье, у него была кличка Бакс, братва рекомендовала ему и подобающий лозунг в качестве наколки.

Ювеналий партийный слоган принял «на ура», поскольку электорату чем проще, тем доступней. Лозунг поместили на плакаты. Рядом с ним неизменно красовался партийный символ — пухлый хомячок, символизирующий рачительность и достаток. Этот образ придумали в Киеве, а имя ему дал лично Михал Евгеньич. Не надо было обладать особой фантазией, чтобы назвать хомячка в честь партии — ЕБлаша. Людям нравилось: по-народному просто и остроумно. Это раньше всё было сухо и скучно, теперь же на Украине царила демократия со всеми внешними атрибутами свободы мыслеизъявления.

Понимая, что не спонсорский рейтинг растёт день ото дня, а его, Ювеналия, глава предвыборного штаба втихую предавался греху тщеславия. Однако он не считал этот грех таким уж ужасным. Бывают грешки и похлеще! И потому по вечерам он истово замаливал свои мыслепрегрешения, а потом засыпал со спокойной совестью и верой в завтрашний день.

Всего этого Крюк конечно же не знал. Для него товарищ Гарбузенко был самым главным «смотрящим», а Ювеналий — его «шестёркой». Михал Евгеньича он в глубине души уважал и совсем не держал на него зла за обман с концертом. Не его это вина, а вина «шестёрок», которые соорудили плакат с ангелочками.

Злился Крюк скорее на себя. Обидно было, что он не только сам купился на обман, но ещё и смутил одноклассников, обведя фломастером слово «спонсор» на плакате. При этом он так яро агитировал всех сходить в поход за халявой, что невесть откуда появившаяся директриса назначила его ответственным за явку и дисциплину. Естественно, он тут же осведомился насчёт подарков, и вот тут-то она его и огорошила. В этот раз, мол, обойдутся без презентов, отец Ювеналий приехал с целью провести набор желающих в кружок духовной музыки, которому отводилась особая роль на выборах. Поведав об этом, директриса удалилась.

Когда её шаги стихли, десятки глаз выжидающе впились в лицо растерянного Крюка. По «понятиям» ослушаться приказа он не мог, и все собравшиеся минуту спустя молчаливой толпой направились в зал. Разумеется, Крюку и слова никто не сказал — кто бы посмел! Но на душе его было паршиво. После этого только и оставалось — вытворить что-нибудь такое, после чего весь детский дом гудел бы, как пчелиный улей. Другого способа смыть позор он не видел.

 

* * *

 

В зале царил неописуемый гвалт. Утихомирить присутствующих обязан был Крюк, но он не спешил проявлять рвение, решив дождаться, когда Ювеналий запросит помощи. Однако тот решил задачу самостоятельно. Как только старшеклассники закончили с портретом, он спрятал блокнот и громоподобным басом потребовал тишины. Все живо успокоились. «Херасе, как с матюгальника!» — подумал Крюк и с уважением посмотрел на батюшку.

Из-за кулис появились хористы — четверо ребят и три девочки, все примерно одного возраста, лет двенадцати. Как и многие сидящие в зале, они были одеты в партийные майки с изображением хомячка ЕБлаши. Крюк сунул в рот спичку и принялся их рассматривать. «Шо рожи-то такие постные? — не мог взять он в толк. — Радоваться надо, перепадёт халявы с дядь-Мишиного стола!»

Рассказав немного о хоре, Ювеналий пообещал, что выступление долгим не будет — всего один небольшой псалом. Зал одобрительно загудел, но Крюк скривился — долгим, не долгим, какая разница? Даже если вообще не будут петь, легче от этого не станет. Хотя нет… Один псаломчик — это хорошо! Если бы это было надолго, тогда бы все зашумели, а один единственный псалом срывать не станут. Будут сидеть тихо и смирно… Вот тут-то он и устроит попику козу!

Размышления Крюка прервал Ювеналий:

— Чуть не забыл, ребята… Вы уж простите, что с пустыми руками, не в наших это традициях, сегодня же обращусь к Михал Евгеньичу с просьбой оказать вашему дому какую-нибудь спонсорскую помощь. Пожелания будут?

Он достал записную книжку. С галёрки послышались выкрики: «Пусть мячи привезут! И бутсы! Нитки для вышивания! Спицы! Мясо в столовку — задолбала рыба! Чай гоните нормальный!» Кривой выкрикнул: «Пива!», а Ворона: «Косметику и прокладки!»

Ювеналий строчил пожелания в записную книжку. Крюк ухмыльнулся. Его осенило, как можно ущучить этого напыщенного попа с лоснящейся физиономией и сладенькой улыбочкой. Когда перечень пожеланий иссяк, Крюк подал голос:

— Ещё пиши!

Ювеналий стрельнул в его сторону взглядом, и послушно склонился над записной книжкой.

— Нехай кассет подгонят! У дядь Миши на базаре до хрена чего есть. Шоб драки были и все дела, понял?

Под одобрительный шум зала батюшка со вздохом записал. Крюк затронул важный вопрос. Неделю назад в детдом доставили спонсорский дар — японский цветной телевизор и видик. Аппаратуру установили в красном уголке, поломанный чёрно-белый «Рекорд» торжественно отнесли на помойку. Вручение даров снимали телевизионщики, в тот же день сюжет прошёл по местному телевидению. С тех пор телевизор почти не выключался, смотрели всё подряд. К видику прилагалась единственная кассета с выпусками журнала «Ералаш». Обещали и другие записи, но позже. Прошла неделя, кассет всё не было. «Ералаш» по десять раз на дню смотрели только малыши.

— Фантастику! — вставил Кривой.

— И про мертвяков! — добавила Ворона под одобрительный гул девчонок.

Ювеналий вновь кивнул. Его лицо было внимательным и серьёзным.

— И шоб порнушку привезли! — задыхаясь от собственной смелости, добавил Крюк. Он был уверен, уж этого-то батюшка точно не стерпит, но тот лишь укоризненно покачал головой.

— Ещё гандошек штук сто! — вконец осмелел Крюк.

Зал утонул в хохоте.

— Молодой человек! — не выдержал Ювеналий. — Постеснялся бы! Тут приличные дети, — повёл рукой он в сторону хористов.

Крюк встал и театрально указал на зал:

— А эти что, неприличные?!

Галёрка заулюлюкала. Тяжело ступая по скрипучему паркету, Ювеналий подошёл к Крюку. В поступи батюшки ему почудилось что-то зловещее, он перестал мусолить спичку и приготовился к худшему. В зале воцарилась тишина.

— Насколько я понимаю, ты здесь самый главный? — к полной неожиданности Крюка спросил Ювеналий с такой почтительностью, будто разговаривал с президентом. — Директор таким тебя и обрисовала — ершистый молодой человек приятной наружности, увлекающийся музыкой и логическими головоломками.

У Крюка отлегло от сердца, и в тот же момент ему стало стыдно за тот мимолётный страх, что нагнал на него верзила-поп.

— Приятная наружность бывает у девок, — процедил он сквозь зубы, а затем выплюнул через плечо изжёванную спичку.

Ювеналий пропустил это замечание мимо ушей:

— Говорят, у тебя незаурядные музыкальные способности?

— Брешут! — нарочито зевнул Крюк и опустиля на кресло, заняв прежнюю позу. Ювеналий осторожно переступил через его ноги, сделал два шага, а затем развернулся и замер, как вкопанный:

— Первое место на областном смотре просто так не дают.

— Подумаешь, — пожал плечами Крюк. — Пожалели сироту, вот и дали.

Ювеналий и на это не отреагировал. На его лице нарисовалась едва заметная улыбка:

— Между прочим, мы платим доллар за выступление, заманчиво, правда?

Зал загудел. На лице Крюка обозначился, было, интерес, но быстро угас:

— Не катит!

Он достал кубик и принялся беспорядочно вертеть его грани, давая понять, что разговор окончен. В другой ситуации он, быть может, ещё и подумал бы, но теперь было глупо принимать предложение Ювеналия. Класс вышколен, директриса довольна, главный смотрящий детдома здоровается с ним за руку, что ещё? Конечно, доллар — деньги не малые, но свобода дороже. Не о хоре мечталось Крюку, а о том, чтобы через годик-другой занять место главного. Если и дальше всё будет идти как по маслу, так оно и случится. И тогда иметь он будет не доллар, а гораздо больше — весь детдомовский общак!

Такую перспективу он уже обсуждал с Вороной. Они даже составили список, что купить, как только это случится. Себе Крюк наметил мопед «Верховину», а перечень пожеланий подружки не уместился на обеих сторонах тетрадного листа.

— За минуту сумеешь собрать? — поинтересовался Ювеналий, вновь переступая через ноги Крюка.

— Шо? — не сразу сообразил тот, о чём идёт речь. Подняв голову, он встретился глазами с батюшкой. Тот смотрел на него сверху вниз с печальной и доброй улыбкой. От этого взгляда Крюк на мгновенье смутился, но быстро овладел собой и вернулся к обычному развязному тону: — Гоните! За минуту никто не сумеет.

— Могу научить, — шёпотом произнёс Ювеналий, чтобы на галёрке никто не услышал. — Запишешься в хор, сразу дам тебе три доллара и научу собирать кубик за минуту. Придёшь?

Крюк затравленно огляделся. Ещё не хватало, чтобы обратили внимание на то, что он шепчется о чём-то с чужим «шестёркой». По «понятиям» такое было допустимо, если этот «шестёрка» был твоим стукачом, да и то, делать это прилюдно не позволялось — хозяин «шестёрки» мог запросто кинуть «предъяву». Конечно, в окружении дяди Миши «понятия» могли и отличаться от детдомовских, но кто ж его знает, в какую сторону? А вдруг у них ещё жестче смотрят на такие вещи? Вдруг кто-нибудь «настучит» о случившемся и начнутся «разборки»? Плакали тогда мечты о мопеде!

— Щас, — развязно и громко ответил Крюк. — Разогнался я в твой хор, только шнурки поглажу…

Улыбка сошла с лица Ювеналия, и оно сделалось похоронно-скорбным:

— Жаль, очень жаль. Но если всё-таки…

Мотнув головой, Крюк грубо перебил:

— Хорош базарить! Братва с похмелюги щимится, а ты мозги паришь!

Ювеналий воздел голову к потолку, где в вышине монотонно жужжали мухи, и перекрестился:

— Прости его Господи!

Спустя минуту, когда в зале воцарилась тишина, хор затянул жиденькими, тонкими голосами:

Умом служу закону Бога,

а тело продано греху.Мой путь — небесная дорога,

 

но как её пройти смогу?

Вытягивая нехитрую мелодию, исполнители потешно раскачивались из стороны в сторону. «Точно, как болельщики «Шахтёра», — отметил про себя Крюк. Он слушал внимательно, на лице его при этом играла едва заметная усмешка. Не успели хористы закончить первый куплет, как в голове его родился очередной план мести.

Пользуясь тем, что батюшка повернулся к нему спиной, он принялся смешить рыжеволосую хористку, которая до этого то и дело постреливала на него глазками. Для начала он указал пальцем на стоящего рядом с ней мальчишку, толстого, пучеглазого, губастого, с ёжиком чёрных как смоль волос. Рыженькая мельком глянула на соседа, но, не заметив ничего особенного, вновь перевела взгляд на Крюка. Он тут же широко раскрыл глаза, надул щёки и оттопырил губы. Для придания большего сходства с оригиналом принялся поглаживать воображаемую округлость живота, а растопыренными пальцами другой руки изобразил причёску «ёжик».

Затем Крюк перевёл взгляд на другого соседа рыженькой. Внешне он был полной противоположностью толстого: худющий («глиста в корсете», — отметил про себя Крюк), со впалыми щеками и длинными соломенного цвета волосами. Костюм на нём висел, как на вешалке, а на переносице красовались очки с нелепыми округлыми стёклами.

Крюк нацелил в него пальцем, и тут же втянул щёки и закатил глаза, изображая дистрофика. Рыженькая прыснула и испуганно уставилась на Ювеналия, но тот сосредоточено поедал глазами очкарика, который был лучшим исполнителем хора и в тот момент выводил сосредоточенно и звонко:

Жить не по плоти, а по Духу,

казалось, выше всяких сил…

Теперь уже все исполнители, кроме «дистрофика», обратили внимание на ужимки сидящего в первом ряду. «Вот так-то, братва, знай наших!» — читалось на лице Крюка, когда он, обернувшись, многозначительно подмигнул залу. Ворона показала ему большой палец, и он с энтузиазмом продолжил начатое.

Поймав взгляд рыженькой, он задрал майку и обнажил голое пузо. В этот момент наконец-то и «дистрофик» обратил на него внимание. Крюк тут же втянул живот чуть ли не до самого позвоночника и начал близоруко щуриться по сторонам через «очки», которые изображал при помощи пальцев. Рыженькая отвела в сторону глаза, но было видно, что ей уже невмоготу сдерживать смех. Наконец её прорвало, она закрыла лицо ладошками и сделала вид, что её душит кашель. Вслед за ней один за другим принялись кашлять и другие хористы. Лишь «очкарик» продолжал выводить мелодию своим высоким, пронзительным голоском:

Но слава Господу Иисусу,

что Он меня освободил!

Зал покатился от хохота. С горем пополам «очкарик» дотянул до конца куплета, и Ювеналий остановил пение.

— Ну вот, опростоволосились, — с сожалением развёл он руки.

Крюк скорчил свирепую рожу и показал хористам кулак. Выдавать его никто не осмелился, и он с чувством выполненного долга достал кубик и с самым невинным видом принялся его вертеть.

— Ну что, дети? Кто-нибудь пожалует к нам на прослушивание? — обратился Ювеналий к залу.

— А сколько вам лет, мужчина? — масляным тоном осведомилась Ворона.

— Тридцать пять, милая, — улыбнулся Ювеналий. — Устраивает?

— Вот ещё! — фыркнула она в ответ и уткнулась в вязанье. На помощь ей пришёл Кривой:

— Он для тебя старый шкарбан!

— Ничего не старый! — возразила кто-то из девочек. — Очень даже хорошо сохранился!

— А вы женаты? — игриво поинтересовалась Ворона, не поднимая головы.

Не успел Ювеналий ответить, как дверь с шумом распахнулась, и в зале появилась директриса Стефа Францевна. За глаза воспитанники и даже кое-кто из персонала называли её Жабой (из-за фамилии — Жаботинская). Всем хорошо был известен сигнал, которым она призывала к порядку — три звонких хлопка в ладоши. Громко цокая каблуками по паркету, она проследовала к сцене.

— Встать! — рявкнул Крюк, и присмиревший зал безропотно повиновался. Ювеналий при этом улыбнулся уголками рта, и на его холёных щеках обозначились ямочки.

— Вижу, утомились? — скорчив недовольную гримасу, осведомилась Жаба. — Хаханьки пошли…

— Да так, чуток, — за всех ответил Крюк. — Жара…

 

* * *

 

Ни злой, ни вредной Жаба не была, но на окружающее взирала с неизменным отвращением, поскольку работа её порядком тяготила. Но и оставить свой пост она не могла, а потому с тем и жила, разрываясь между желанием послать всё к чёртовой матери и пониманием того, что если ей и суждено покинуть этот дом, то исключительно вперёд ногами.

Она была удобна всем. РОНО регулярно отмечало достижения детдома в учебной и воспитательной работе, спонсоры поощряли за умение схватывать мысли налету, воспитанники — просто за то, что она такая, какая есть, а ведь могла быть и хуже. Когда после очередного больничного она заявила об уходе на пенсию, начальник РОНО взял её под локоть и, кивнув на портрет Михал Евгеньича, многозначительно произнёс: «Не поймут… Даже не пытайтесь! Без привычного уклада, без всех этих ежедневных забот и хлопот, жизнь ваша поблекнет и, я бы даже сказал, потеряет всякий смысл… Крыша у вас — всем на зависть… Вот и живите себе спокойненько…» Начальник был одним из активистов «Батьковщины» и знал, о чём говорит.

На жабу директриса была совсем не похожа, скорее, напоминала цаплю — была такой же тонконогой, сухопарой и длинноносой. При ходьбе она по-птичьи перебирала ногами и наклоняла голову вперёд. На каблуки Жаба неизменно ставила набойки, и эхо директорской поступи разносилась по самым дальним уголкам детдома. Голос у неё был скрипучий и резкий. На новичков первое знакомство с ней неизменно производило впечатление, но потом к ней быстро привыкали и настороженность улетучивалась. Если приглядеться, физиономия у неё была совсем не грозная, а по-старушечьи жалкая — мятая, как у сморчка, с обвислой кожей и следами пудры в складках морщин. Голову её украшали жиденькие седые кудряшки, ниспадающие на лоб до самых крысиных глазок. Губы она красила тёмно-малиновой помадой, а щёки обильно пудрила, пытаясь скрыть морщины, густой сетью покрывавшие её лицо. Поскольку она почти не улыбалась, всё это придавало ей сходство с грустным клоуном Пьеро.

Дисциплиной во вверенном ей заведении директриса не занималась. В этом вопросе она целиком полагалась на «смотрящих». Превратив концерт в балаган, Крюк ничем не рисковал, даже если бы Ювеналий на него и нажаловался. Со стороны смотрящего это было не отступление от обязанностей, а безобидное послабление для подчинённых. За такое, в худшем случае, могли прилюдно отругать, на том бы дело и кончилось. Лёгкое дурачество не таило в себе опасности, но давало необходимую разрядку. Руководство ценило умение Крюка в нужный момент навести порядок, и он это знал.

 

* * *

 

— Сесть! — скомандовал он, когда Жаба подошла к сцене.

— Сложный у нас контингент, товарищ Ювеналий, очень сложный! — произнесла она извиняющимся тоном.

— Ну, какой же я товарищ? — с мягкой улыбкой возразил батюшка, черкнув что-то в своём блокноте.

— Да-да, конечно, — тряхнула кудряшками директриса. — От этой духоты совсем шарики за бебики заехали.

Жестом Ювеналий дал ей понять, что не в обиде, и Жаба обернулась к Крюку:

— Нашлись добровольцы в хор?

Крюк махнул рукой:

— Да хер там!

Ювеналий сделал очередную пометку, а Жаба наморщила нос:

— Выбирай выражения! Здесь присутствуют малолетние дети!

Крюк состроил виноватую гримасу, но в глазах его сверкали весёлые искорки.

— Сам-то не желаешь записаться? — продолжила Жаба. — На носу выборы, спонсоры просят помочь…

Крюк сделал удивлённое лицо:

— Меня что ли просят?

— Да, тебя, — сухо обронила Жаба. — Они интересовались, у кого есть способности, я дала рекомендацию. Ничего удивительного, ты — наш лучший музыкант.

Крюк устремил глаза в потолок, всем своим видом показывая, что его этим доводом не проймёшь. Хор испуганно притих. Каждый из певчих опасался, что этот задиристый малый под нажимом взрослых запишется в хор и начнёт верховодить, как это принято в детдоме. Детдомовцы, которых по здоровью списывали в специнтернат, рассказывали о том, что творится в заведении у тёти Жабы… Если в хоре появится не простой воспитанник, а «смотрящий», можно распрощаться с хорошим питанием и мелочью на мороженое, которую выдавал батюшка после важных выступлений. Он ведь если и обманул, то совсем чуть-чуть — доллар хористам платили, правда, один на всех и то раз в неделю. Этого едва хватало на фруктовое мороженное.

— Ещё псалмы я не пел! — сквозь зубы процедил Крюк и уселся на место.

 

* * *

 

Ювеналий наблюдал за происходящим с нескрываемым интересом, время от времени делая пометки в своём блокноте. Увиденное ещё предстояло осмыслить, пока же он воочию наблюдал воплощение своих идей на низовом уровне. Гарбузенко поработал на славу, воплотив всё, что задумано им, Ювеналием. На благодатную почву пало доброе семя. Отработанный в этом доме сценарий очень скоро будет разыгран на уровне города. Не важно, кто кандидат. Лишь бы точно сыграл свою роль, задуманную им, Ювеналием…

Он бросил взгляд на мальчишку в первом ряду. Тот опять вертел кубик. Несколько быстрых движений и цвет граней был восстановлен. Ловко! В умелых руках именно так всё и делается. Хаос переходит в порядок.

Будто назло Крюк по новой смешал все цвета. Ювеналий едва заметно усмехнулся, достал записную книжку и сделал пометку: «Обуздать хаос». Ершистый малый с головоломкой в руках не представлялся Ювеналию серьёзной поломкой налаженного механизма. Небольшой сбой, не более. Проблем с устранением наверняка не возникнет, но решить эту задачку надо, ведь то же самое завтра может возникнуть на гораздо более важном уровне. Пусть ломает над этим башку главсмотрящий. Интересно, как быстро он справится? Ювеналий усмехнулся и черкнул в записнушке: «Срок — две недели». Именно столько оставалось до выборов.

Управляемый хаос — краеугольный камень стратегии Ювеналия. Гениальная идея, пришедшая ему в голову год назад, когда из окна квартиры он наблюдал за очередной схваткой двух уличных банд. Он знал, город устал от безвластия. Мэр, этот старый спившийся чудик, если и был на что-то способен, то только на то, чтобы паясничать перед телекамерами в канун праздников. Демократия себя изжила. Народ явно истосковался по крепкой руке. Только где ж её взять?

Ювеналий мучительно размышлял, ситуация ухудшалась. Решение лежало на поверхности, но не было достойных кандидатур. Деструктивные силы тем временем крепли. Кто-то должен был направить их в такое русло, чтобы энергия разрушения обратилась в энергию созидания. В городе царит преступность? В СМИ воцарилась криминальная субкультура? Значит, надо найти адекватную ситуации личность. Народ, где в каждой семье кто-то сидел, либо охранял сидельцев, генетически предрасположен внемлить простым с ясным понятиям зоны. Несложно было найти и врага, всенародная неприязнь к которому легко консолидировала бы общество. Этим врагом оказались извечные изгои общества — пидоры.

Кандидатура нашлась случайно. Ювеналий вспомнил об одном своём прихожанине по фамилии Гарбузенко. Тот довольно исправно посещал церковь, а принимал его Ювеналий в специально оборудованном VIP-зале.

Год назад на своей первой исповеди Гарбузенко покаялся, что в советские времена, работая директором рынка, был стукачом КГБ. Писал доносы на тех, кто из-под полы продаёт дифицит и тех, кто его покупает. После распада страны приватизировал рынок, но по неопытности зарвался, перестал платить налоги и в итоге загремел на нары по экономической статье. На свободу вышел окрепшим бойцом перестройки, готовым к новым схваткам за собственность. Рынок он себе вернул быстро. К нему же присовокупил с десяток магазинов и автостанцию. Как-то раз, томимый с похмелья муками совести из-за загубленных им жизней конкурентов по бизнесу, забрёл он в церковь. Ювеналий живо отпустил ему грехи, и убедил в необходимости регулярного приобщения к таинствам. Умиротворённый Михал Евгеньич пожаловал церкви триста долларов, Ювеналий протянул ему крест, нашептал молитву и совесть больше никогда не беспокоила Михал Евгеньича. Теперь он знал, надо делиться и каяться.

Прошло время и Михал Евгеньич пригласил Ювеналия освятить построенный особняк. Закончилось всё попойкой в сауне, куда удалилась мужская часть компании. Ювеналий оказался крепок на выпивку, чем ещё больше расположил к себе Гарбузенко. Под утро хозяин особняка и его духовник остались наедине, осоловелые гости к тому моменту разъехались. Михал Евгеньич и сам не понял, как подставил попу задницу. Всё случилось вполне естественно, хотя ни о чём подобном он не только не помышлял, но и как бывший сиделец с понятиями, считал верхом падения.

На другой день Михал Евгеньич почему-то испытал немалый душевный подъём. Ему вспомнились слова батюшки, которые тот забубённо твердил, усердно пыхтя у него за спиной. То был наказ заняться политической борьбой. Окрылённый Михал Евгеньич, не долго думая, набрал номер приёмной «Батькивщины». Ему оказались рады…

О случившемся дурном Михал Евгеньичу почему-то не думалось. Он если и вспоминал об этом, то как о пьяной выходке. Однако настал день, когда посвящение в сауне вспомнилось ему с благоговейным трепетом. Произошло это тогда, когда впервые за время предвыборной гонки он вышел в лидеры. Желая закрепить успех, Михал Евгеньич вновь пригласил Ювеналия в сауну. Мужчины выпили, закусили. Хозяин полез было к батюшке, но тот отстранился. Не время ещё… Сделано только полдела. Вот завершатся выборы и тогда… Михал Евгеньич с пониманием кивнул и потянулся к бутылке…

Хотя детдомовская система была и далека от совершенства, Ювеналий видел в ней немало здравого. Что не могло его не радовать, так это чётко отстроенная вертикаль власти. Он помнил те времена, когда в детдоме царил полный хаос. Михал Евгеньич блестяще откатал в его стенах задумки своего «серого кардинала»…

Да, случались перегибы, не обошлось при этом без недовольных, но результат был налицо. Где тот криминальный нарыв, который ещё недавно наводил страх на весь город? Нет его, и уже никогда не будет, а то, что получилось построить, успешно служит намеченной цели.

Ювеналий ещё раз окинул взглядом Крюка. Улыбнулся и сделал пометку: «Срочно назначить лечение!» Крюк скорчил гримасу, но Ювеналий уже витал в своих мыслях.

Когда «ЕБ» станет правящей партией, в стране наконец установится порядок. Электорату многого не надо. Как и этим убогим детишкам… Раз в неделю — мясной день, жлобов — в карцер, «пидоров» — к позорному столбу, «видак» с порнушкой и много-много «гандошек»… Они своё получат, а взамен заживут по его «понятиям». Кому-то они не нравятся, но такие составляют ничтожную часть голосующих. Типичный электорат здесь, в этом зале. Такие, как эти, определяют победы и поражения на выборах. Придёт время и они ещё воздадут ему должное! Он дорастёт до митрополита, а то и до Патриарха Поместной церкви…

Ювеналий посмотрел на Крюка и с его лица сползла мечтательная улыбка. Этот малый — особый случай. С таким работать и работать, пока не приручишь. Непростой экземпляр, непростой! Но тем интересней сложить этот «кубик Рубика»… Если такого сделать ручным и посвятить во власть, он полезет за тебя в огонь и в воду… Такие ещё пригодятся. Жизнь длинная и основная борьба впереди…

 

* * *

 

— Ну, так что? — нетерпеливо тряхнула кудряшками Жаба. — Запишешься в хор?

— Западло смотрящему распевать со сцены псалмы, — сердито буркнул Крюк. Никчемный разговор уже начал ему надоедать.

— Батюшка и номер для тебя придумал, — не унималась директриса. — Почему обязательно псалмы? На митинге надо выйти на сцену в костюме хомячка и спеть песню «Прекрасное далёко…»

— Шо я, клоун? — насторожился Крюк. — Придумали смотрящего вырядить хомяком! Надо кого-нибудь записать, так я выберу, базара нет. Сам не пойду — других дел навалом.

— Ну, хорошо-хорошо, — встал Ювеналий между Крюком и Жабой. — Он ещё подумает. И другие тоже… Если что, меня можно найти по месту службы, — повернулся он к залу. — Милости просим, двери храма открыты для всех.

— Ты подумай, — скривила гримасу директриса. — Спонсор ждёт. А то халяву принимать все горазды, а как приходит время отблагодарить, сразу в кусты.

«А хера тут думать? — зло подумал про себя Крюк. — Вот то был бы смотрящий! В хоре поёт, попу ручку лижет… Ещё бы крестиком вышивать направила!»

Ювеналий уже готов был скомандовать подопечным на выход, но Жаба уцепилась своими крючковатыми пальцами в рукав его рясы:

— Погодите миноточку! К нам сегодня поступил новенький, вы уж благословите его, как полагается.

Батюшка важно кивнул, и директриса поманила пальцем мальчишку, стоящего у самой двери. До этого в его сторону никто и не смотрел, но после слов Жабы десятки глаз впились в новенького. Подхватив увесистые сумки, он медленно, как на эшафот, двинулся к сцене.

— Крещёный? — пророкотал Ювеналий.

— Без разницы! — отмахнулась Жаба. — Если что не так, потом покрестится. Михал Евгеньич поставил задачу перед выборами охватить крещением всех поголовно.

 

* * *

 

Ювеналий ухмыльнулся. Это была его идея, о вовсе не Михал Евгеньича. Он вообще наметил грандиозную программу работы с подрастающим поколением. Молодых сторонников «ЕБ» (поначалу это были бы дети партийцев-ебэшников, а также убогие и сироты) надлежало объединить в молодёжное движение «Свои». Идеологических противников всех мастей надлежало именовать собирательным термином «чужие».

Жизнь «Своих» должна была разворачиваться на телеэкранах по законам реалити-шоу. Вот они клеймят презрением «чужих», вот они на сборе макулатуры, а вот — на концерте духовной музыки… В воспитательных целях Ювеналий планировал снимать даже церковные таинства, но в эфир их выпускать надлежало только после прохождения жёсткой цензуры, ведь могут такого наговорить, что не оберёшься проблем. В то же время безобидные откровения во время исповеди вполне можно было транслировать. К примеру, признания о рукоблудии, или о нелюбви к Родине…

Предполагалось показывать и негативные стороны в жизни «Своих», включая разборы персональных дел и даже наказания, вынесенные по итогам сказанного на исповеди. Эти передачи должны были выходить в эфир под названием: «Бей своих, чтоб чужие боялись».

Всё это должно было способствовать духовному раскрепощению нации и избавлению её от исторических комплексов. Разумеется, открытость и гласность не должны были распространяться на партийных функционеров «ЕБ» и активистов «Своих», ведь взобраться по карьерной лестнице и не побывать при этом в щекотливых ситуациях было попросту немыслимо. Будучи реалистом и прагматиком, Ювеналийй очень хорошо это понимал.

 

* * *

 

Новенький — белобрысый, коротко стриженый паренёк, был чуть повыше Крюка и потому выглядел старше, но на самом деле они были ровесники. Одет он был по-летнему — майка-безрукавка, шорты и шлёпанцы на босую ногу. Обувь была ему не по размеру и оттого он по-стариковски шаркал. В тишине этот звук разносился по всему залу, и Кривой передразнил: «Чвак, чвак, чвак…» Все засмеялись, а директриса пригрозила пальцем: «Ну-ка, умолкни!»

Когда новичок приблизился, Крюк отметил, что тот неплохо развит физически — широкоплеч, мускулист и кулаки у него — будь здоров. Среди шестиклассников по комплекции ему и в подмётки никто не годился. Лишнего веса в нём не было и в помине, в то же время он не был таким ужасающе худющим, как все детдомовские. «На домашних харчах отожрался, — с головы до ног провёл по нему цепким взглядом Крюк. — Ничего, здесь тебе диету пропишут!»

Уличных, детдомовских и домашних он различал с первого взгляда. В отношении этого парня сомнений не возникало — чистой воды домашний. Маменькин сынок, прилежно посещавший спортивную секцию. Такой может выглядеть силачом, но что проку от его мускулатуры, если доведётся такому «сынку» оказаться в тёмное время суток в неположенном месте? Выйдет против такого щуплый мальчонка с папироской во рту, росточку малого, весь из себя невзрачный и куда девались годы тренировок и соблюдения спортивного режима? Даже если «сынок» не испугается, шансов у него — ноль. Уличный победит не мускулами, не быстротой реакции и не силой удара. Он возьмёт дьявольской хитростью, стойкостью и сметкой.

Всё это Крюк проходил много раз, и усомниться в верности этих истин оснований у него не было. Потому и смотрел он на белобрысого со снисходительной усмешкой, зная, какая между ними пролегает пропасть. А чего стоит этот «спортсмен», раскроется довольно скоро — вечером во время «прописки»…

Вспомнив об этом обязательном для всех новичков ритуале, Крюк мечтательно улыбнулся. Для него «прописка» означала нечто большее, чем просто средство от скуки, каким его воспринимали старожилы детдома. В отличие от них вновь прибывшие не были замешаны в союзничестве с прежним «смотрящим», поэтому он не держал на них зла. Ему нравилось проявлять снисходительность и великодушие, когда кто-нибудь из «стариков» пытался учинить «беспредел» в отношении «салаги». Следить за тем, чтобы подопечные не выходили за рамки «понятий» — было первейшей обязанностью «смотрящего», и Крюк неукоснительно её соблюдал.

Подойдя к сцене, белобрысый поставил сумки и повернулся лицом к залу. Жаба торжественно объявила:

— Знакомьтесь, дети, это Егор Меховиков, прошу любить и жаловать!

Крюк встрепенулся:

— Меховиков — слишком длинно. Назовём его Шкурой! Сойдёт, братва?

Зал одобрительно загудел, и несчастный новичок опустил голову. Жаба покачала головой:

— Саша, ну что о нас подумают гости?

— А шо такого?  — пожал плечами Крюк. — Нормальное погоняло…

— Подойди к батюшке! — подталкнула директриса новенького.

Чтобы не шаркать шлёпанцами, новоявленный Шкура приблизился к батюшке семенящими шажками. С благостным видом Ювеналий осенил его крестным знамением, пробубнив при этом скороговоркой:

— Благословляю на счастливое проживание и доброе воспитание в стенах этой славной обители добра и справедливости…

В зале раздались смешки, а Ювеналий, как ни в чём не бывало, протянул белобрысому руку. Вместо поцелуя вконец растерявшийся новичок попытался её пожать, но стоящая рядом Жаба его одёрнула:

— Целуй, темнота!

Белобрысый поспешно чмокнул волосатую батюшкину лапу, и стоящий рядом Крюк тут же прокомментировал:

— Отвечаю, братва, взосос оформил!

На этот раз зал встретил шуточку хохотом, но на лице Ювеналийа по-прежнему не дрогнул ни один мускул. Директриса устало выдохнула:

— Не стыдно, Крюков?

— А шо я такого сказал? — широко открыл он глаза. Жаба испепелила его недобрым взглядом, и при этом с показной доброжелательностью погладила новичка по голове.

— Познакомься, Егорушка, это староста класса.

— Не староста, а смотрящий! — важно заметил Крюк и вытащил из-за уха сигарету. — Староста у него в школе был.

— Какой-то ты негостеприимный, Саша, — пробасил Ювеналий. — Взял бы, пожал товарищу руку…

«Очнулся попик, — удивлённо посмотрел на него Крюк. — Через мои ноги прыгал — было гостеприимно, а тут шо-то ему не так…»

— Откуда я знаю, вдруг он пидор! — громко, так, чтобы было слышно в самом дальнем углу зала, произнёс Крюк. — Вы шо, за него мазу держите?

В зале воцарилась гробовая тишина, а хористы превратились в истуканов. Все замерли в ожидании, чем ответит на эту дерзость батюшка. «Всё ништяк, — мысленно успокоил себя Крюк. — Лучше нарушить дисциплину, чем понятия». Онемев, Жаба сложила губы куриной гузкой и выпучила глаза. «Ну шо, схавала? — нахально усмехаясь ей в лицо, подумал Крюк. — Смотри, не лопни, квака! Боялся я тебя… И шо ты сделаешь? На таких, как я, детдом держится!»

— Ну разве так можно? — с лёгкой укоризной произнёс Ювеналий. — И слова такие… злые…

— А шо такого? — набычился Крюк, восприняв тон дьякона, как сигнал о капитуляции. — Я ж не сказал, шо он реальный пидор? Может, и не пидор… Эй, братва, — обратился он к залу. — Кто хочет подписаться за новенького?

В этот момент к Жабе вернулся дар речи:

— Александр, выйди!

Сунув руки в карманы, с видом победителя, Крюк направился к двери. Проходя мимо Вороны, весело ей подмигнул. Её лицо лучилось гордостью за своего возлюбленного.

— И всё же заходи к нам, Сашенька, — долетел до него голос Ювеналийа. — Потолкуем, глядишь, и сойдёмся взглядами…

— Я уже крещёный, — не оглядываясь, буркнул Крюк.

— Жди меня у кабинета! — взвизгнула директриса, когда дверь отворилась. Зная, что она плохо видит, Крюк показал ей неприличный жест.

 

* * *

 

«Красиво рисанулась перед попиком, — размышлял он, покуривая на крыльце. — Жди меня у кабинета! Тю-тю-тю! С понтом, такая строгая…»

Крюк знал — она его совсем не ждёт, а если бы он и явился, сказать ей было нечего. Ну, позубоскалил маленько, с кем не бывает? По «понятиям» сделать ему «предъяву» мог только главный «смотрящий» Чума. Ну, сделал бы и что? Всё равно, закончилось бы ничем, а потому никто особо и не стал бы морочить этим голову. Один из лучших смотрящих имеет право чуть-чуть похохмить…

Докурив, Крюк зашёл в корпус. Внутри было не так жарко. Усевшись на подоконник, он достал из кармана сухарик ржаного хлеба и сунул его в рот. «Гнилой этот белобрысый, — прокручивал он в голове последние события. — Реально гнилой! Взял и при всех обсосал попу руку. Ладно бы сделал это в церкви, когда никто не видит, а тут вся братва в сборе… Надо будет побазарить за это дело с Чумой. По понятиям такое или как?»

Спустя минуту, Крюк с сомнением покачал головой: «Не буду я базарить с Чумой. Шо-то в последнее время он не туда гнёт. На словах — понятия, на деле — говно… Сами разберёмся с белобрысым… Ловко я ему погоняло придумал! Шкура и есть шкура! Домашним за версту воняет… Ненавижу этих гавриков! Приходят — ангелочки с крылышками, как на том плакате, а потом такое дерьмо прёт, шо мама не горюй… Ничего… мы из него вышибем дурь…»

С подоконника хорошо просматривался уютный внутренний дворик, ограниченный с трёх сторон стенами детдома. Наблюдательный пост Крюка был расположен в центральной части здания, прямо над парадным. Перед входом была разбита клумба, но глаз она не радовала — цветы на ней давно высохли. Их перестали поливать, когда установилась жара и напор воды резко упал. Актовый зал находился в правом крыле. Летом после мероприятий на перекур выходили через служебную дверь, потому Крюк и занял эту позицию.

«Вот он, гнида, — опознал он новичка по внушительным сумкам. — Нагрузился, бля, как торгаш на привозе… Ещё позырим, шо у него в хабарях…»

Новичок в детдоме — событие и потому белобрысый довольно скоро оказался в толпе любопытных. Рядом с ним мелькнула лысина воспитателя Тищенко. По имени-отчеству его никто не величал, для всех он был просто Тишкой. «Ну, гад! — заиграл желваками Крюк. — Опекать, что ли надумал новенького? Говорил ему, нехер братву портить!»

Ворона приветливо помахала Крюку рукой. Погружённый в воспоминания, он рассеянно ответил ей тем же. Хорошая девка… лучшая в мире! Хотя бы ради неё стоило прийти в этот дом, куда идти не хотелось, хоть режь…

Да, когда-то и он был тут новичком, правда, не домашним, как Шкура, а уличным. Домашний никогда не сумел бы добиться здесь власти, будь он хоть трижды спортсмен. Это же ясно, как дважды два… Так что пусть Шкура хоть до усрачки качает свои мускулы!

При мысли о новеньком, Крюк смачно плюнул в окно и вновь вернулся к воспоминаниям. Если бы не случилось с ним неприятности, он бы на пушечный выстрел не приблизился к детскому дому. Но припекло тогда, надо было отсидеться… Начал-то здесь нескладно, но потом дела пошли вверх и открылись такие возможности, от которых просто дух захватывает…

Крюк мечтательно улыбнулся и закрыл глаза. От сладких грёз он очнулся тогда, когда на его плечо легла чья-то тяжёлая рука. От неожиданности он вздрогнул и испуганно втянул голову в плечи. Открыв глаза, он тут же пожалел о своей слабости — перед ним лучезарной улыбкой светился Ювеналий.

— Шо надо? — развязным тоном осведомился Крюк и соскочил с подоконника.

— Еле нашёл тебя! — начал батюшка извиняющимся тоном. — Даже в туалеты заглядывал. Дело у меня к тебе есть…

— Сказал же, не буду я в этом хоре петь! — насупился Крюк.

— Заработать хочешь? — с лица Ювеналия сползла благостная улыбка, и оно сделалось подчёркнуто деловым.

Крюк оглянулся. Коридор был пуст.

— Скока?

— Сто долларов! — не моргнув глазом, ответил поп.

Глаза Крюка округлились:

— Скока-скока?!

— Сто долларов, — с наигранным безразличием повторил собеседник.

У Крюка перехватило дух. Он никогда в жизни не держал в руках таких денег. После такого можно неделю поить всю братву! Или накупить Вороне побрякушек, шмоток и косметики. А можно…

Ювеналий терпеливо и зорко следил за душевными терзаниями Крюка, которые как в зеркале отражались на его лице. Всё было продумано заранее, это было предложение, про которое говорят «от него нельзя отказаться».

— Ш-ш-шо надо с-с-сделать? — заикаясь спросил Крюк.

— Я, правда, не уверен, что ты справишься, — неуверенно произнёс Ювеналий.

В этот момент Крюк вспомнил объявление на заборе городского рынка: «Продам мопед «Верховину», требует небольшого ремонта. 100у.е. Торг уместен…»

— Справлюсь! — нетерпеливо мотнул головой Крюк. — Говорите шо делать!

Ювеналий покачал головой:

— Сначала надо проверить твои способности.

— Петь в хоре? — поморщился Крюк, но хамить ему уже не хотелось. Он был почти согласен, коль ставки выросли до цены мопеда. Подумаешь, хор! Можно записаться, получить заветную сотенку, а потом только его и видели.

— Нет, не в хоре, — едва заметно улыбнулся Ювеналий. — В музыкальном клипе надо спеть гимн нашей партии, тебя снимут на камеру, а потом перед выборами мы будем крутить эту запись по всем телеканалам.

— И всё? — недоверчиво сощурился Крюк. Ему показалось, что он ослышался.

— Я не уверен, что у тебя получится, — потупил глаза Ювеналий. — Тут надо не только иметь слух и голос, но и обладать определённым артистизмом.

— Та всё будет ништяк! — махнул рукой Крюк. — Забацаю как надо! Вы шо, не верите?

— Верят в церкви, — едва заметно усмехнулся батюшка. — Да и то не все.

— А я когда-то в школьном спектакле пионера-героя играл! — не моргнув глазом, соврал Крюк.

— Павлика Морозова? — уточнил Ювеналий.

— А шо я помню? Давно это было…

— Ладно, — нехотя кивнул Ювеналий. — Устроим проверку твоих сценических способностей. Что касается музыки, сомнений нет, а вот какой из тебя получится киноартист, предстоит выяснить. Михал Евгеньич за просто так никому не платит.

— А шо выяснять тут? И так всё ясно…

Ювеналий покачал головой:

— Нам нужен хороший артист, чтобы уверенно вёл себя перед камерой, не стеснялся, и делал то, что прикажут.

Произнеся эти слова, он развернулся и направился к лестнице. Крюк бросился следом:

— Куда прийти?

— Мы сами за тобой придём, — не оборачиваясь, бросил Ювеналий. — Когда потребуется…

Крюк замедлил шаги, а потом и остановился. Дело сделано, можно было не суетиться. На лице его играла торжествующая улыбка. Этот лопух сомневается, что у него получится? Да как два пальца обморосить! Всего-то и надо — покривляться маленько и спеть песню, а потом… получай, Крюк, «Верховину»!

Надо поскорее рассказать об этом Вороне. Уж она-то обрадуется! Конечно, ей было бы лучше прибарахлиться на всю сотню, но мопед есть мопед. Какая девчонка в детдоме откажется от того, чтобы пронестись с ветерком по улицам?

«Торг уместен», — припомнил Крюк фразу из объявления. Он знал её с тех давних времён, когда промышлял на одесском Привозе. Но если торг уместен, можно договориться дешевле, чем за сотню, и тогда останутся деньги на косметику. Здорово!

Во дворе Крюка осенило. Было бы глупо в такой ситуации не поторговаться с куратором. Он предлагает сто долларов? А почему бы не попросить сто двадцать? Не тому ли учила его Одесса?

Да, именно так он и поступит! И заработает не сто, а сто двадцать. Тогда хватит не только на побрякушки, но и на то, чтобы капитально обмыть все покупки. Только сначала надо показать этому фраеру какие у него способности. Чтобы не сомневался и не жадничал. А уж Крюк-то стесняться не будет, что скажут, то он и заделает… Надо ловить момент, когда ещё так подфартит?..

———————————-

6 января, 2010
Париж